(О поэзии С. С. Милосердова)

Если бы мне пришлось участвовать в процессе приобщения к искусству поэзии самого широкого круга читателей, посвящать их в азы поэтического ремесла, раскрывать тайны стихотворного слова, то из тамбовских авторов в первую очередь я обратилась бы к стихам Семена Милосердова (1921 — 1988), к его сборнику «Хлебный ветер» (1981). Поэт работает точно, немногословен, чувства сдержанны, но как глубоки. В связи с такими стихами надо говорить о поэтическом совершенстве.

Захотелось найти ответ на вопрос, какое место занимают стихи в жизни поэта, в его каждодневных заботах и хлопотах. Для одного автора его собственное творчество – это кропотливейший труд, муки, борьба замыслов и идей, которые не дают ему покоя. Для другого – обязанность, отчётность перед чистым листом бумаги, привычка ежедневно хоть что-нибудь писать. Для третьего работа в поэзии – душевный отдых, наслаждение. Семён Милосердое глубоко запрятал ключ от своей творческой мастерской, секреты его работы не лежат на поверхности. Он только предложил нам поэтическую формулу чтения стиха:

В осеннем лесу,
как в хороших стихах,
светло и просторно
и ничего лишнего.
Слово негромкое скажешь,
а как
далеко
слышно! 

Да, это в полной мере относится и к лучшим стихам самого Милосердова, его сборника «Хлебный ветер». Послушаем:

Закат повис над камышом.
Горят в заиндевелом блеске
химическим карандашом
очерченные перелески.
У перекрестка трех дорог
трещит испуганно сорока…
Там стог разрезан, как пирог,
и трактор поволок полстога.

Стихотворение процитировано полностью. Задумчивая, доверительная интонация, точные сравнения, предельно приглушены краски и звуки, можно слушать и слышать дуэт сороки и трактора, причем «включи» поэт мощный мотор трактора — исчезла бы вся прелесть стиха. А так мы присутствуем на торжестве гармонии природы и работы, природы и человека. Нам передается эмоциональное состояние лирического героя, творческое состояние поэта в момент создания этого стихотворения, наслаждение, душевный покой, восхищение красотой и гармонией бытия.

Видимо, Семену Милосердову знакомы и муки творчества, и борьба замыслов, но в тех стихах, что заняли самые яркие страницы сборника, читателю передаётся прежде всего какая-то энергия покоя, активная умиротворенность, «непостижимое слиянье сердцебиенья с тишиной», тайну которого мы разгадываем «не год, а целые века».

Для сборника Милосердова «Хлебный ветер» другого, более точного названия нет. Здесь выражено авторское кредо, определен символ вечного движения, содержится напоминание о насущном в человеческой жизни и прежде всего в жизни труженика.

На Тамбовщине, где жил Милосердов, много начинающих поэтов, есть поэтические студии (одной из них руководил автор «Хлебного ветра»). И, удивительно, трудно назвать того, кто подражал бы Семену Милосердову. Легко разгадать секреты делания стиха, труднее выдохнуть из себя поэтическое, творческое состояние. Наше время – скорее время восклицательных знаков, императивных поэтических форм (это уловил Петр Герасимов). Немногословный стих Милосердова не так просто услышать среди поэтических усилителей, а услышав, различить в нем главное. Я думаю, что это одна из причин того, что «Хлебный ветер» – первая книга поэта, вышедшая с запозданием в столице.

К российскому читателю стихи Милосердова пришли позже срока.

Отыскивая параллели с творческой судьбой и с направлением поэзии Милосердова в российской словесности наших дней, не могу не вспомнить судьбу Николая Сидоренко. Тихая, скромная, его поэзия не часто попадала к читателю (благо, поэт – москвич, в Москве и издавался). Еще реже о ней говорили на страницах критических статей. А жаль. Книги Милосердова, как и Николая Сидоренко, — свидетельство неослабевающей силы лирического начала в русской поэзии наших дней, причем лирики гражданственной, гражданственной без патетики и заостренно социальной тематики. Сколько копий поломано в свое время вокруг вопросов гражданственности в современной лирике, и ни разу в орбиту критических баталий не попали книги хороших поэтов, Николая Сидоренко и Семена Милосердова.

Издательство «Современник» сделало доброе дело, выпустив книгу Семена Милосердова «Хлебный ветер». Она порадует как сельского труженика, так и горожанина. Порадует й критику — не только обаянием лирического героя, а и поэтическим разнообразием художественности.

Кажется, вовсе не похож Милосердов в цитируемом уже стихотворении «Закат повис над камышом» и Милосердов, например, «Ручья». Однако, если вдуматься и вслушаться хорошенько, то мы обнаружим много общего.

Пальцы белые мороза,
как за горло лебедей,
сжали намертво березы…
Но, презрев зимы угрозы,
от Горыныча-мороза
отбивается ручей.
Намела метель сугроб:
-Вот тебе, ручей, и гроб!
-Ой, не рано ль, завируха,
злая снежная старуха,
ты по мне справлять поминки
собралась?–
И вдруг – в ложбинке
зазвенел ручей, пробился,
весь, как звезды, засветился…
– Ну, постой, - сосульки-пальцы
опустил мороз в струю, –
я тебя в железный панцырь
этой ночью закую.
А когда намерзла кромка –
широко блеснул восход,
и вода вздохнула громко,
на куски ломая лед.
И опять бежит ручей,
светлый, радостный, ничей.

Притча эта – программное произведение сборника. И не только в плане утверждения жизнелюбивых мотивов. Формальная сторона демонстрирует пристрастие поэта к простым образованиям. А это тоже творческая принципиальная позиция автора.

В архиве Семена Милосердова хранится вырезка из «Литературной газеты» с фотографией. Под ней подпись: «М. Румянцева, М. Лисянский, Л. Ошанин среди текстильщиков», а от руки далее продолжено: «и неизвестный в очках (слева), т. е. аз грешный, справедливо не причисленный к лику «святых» С. М.». В этой авторской иронии горечь от осознания именно так сложившейся творческой судьбы. Чья-то равнодушная рука не пишет имя поэта, члена Союза писателей, к тому времени автора шести книг, поэта, изображенного на фотографии крупным планом. Не балует С. Милосердова и критика. Оценки его творчества далее страниц регионального издания «Подъем» не пошли. Вот так: не плохой поэт, а «неизвестный». Как в детективе. Живущий, пишущий, издающийся, но «неизвестный».

Однако в авторской подписи под фотографией есть не только горечь. Но и мужество самоанализа, самоотчета: «справедливо не причисленный». Эта скромность и требовательность к себе, отсутствие всяких порывов стать на виду всегда выделяли Семена Милосердова в среде тамбовских писателей. А еще притягивало к нему, особенно нас, младших друзей и коллег, его необыкновенно чистый, какой-то беспримесный взгляд на мир, на людей, словно всю свою жизнь он пил воду лишь из родника. «Изумляет особенно то обстоятельство, — написал однажды о Милосердове тамбовский литератор Д. Калашников, — что он сумел сохранить чистое сердце, нежное, искреннее, глубоко чувствующее, доброе, такое же, как может быть, сердце ребенка».

Какая сила, какая гармония сердца, души и ума должны быть у человека, прошедшего через голодное детство, жестокости коллективизации, через фронт Великой Отечественной, получившего там не одно ранение, на собственной шкуре испытавшего всю унижающую жестокость сталинских лагерей и при этом сохранившего способность любить жизнь так трепетно, как может только поэт:

На цыпочках сказки ходили по дому, и запах ковриги ржаной не унять. А все оттого, что охапку соломы с морозца вносила веселая мать. Бывало в глазах ее солнышко светит. Вот руку за пазуху и – чудеса! достанет краюшку и скажет: «Ну, дети, прислала вам с поля гостинец лиса».

Семен Милосердов родился на хуторе Семёновском Тамбовской губернии в 1921 году в семье крестьянина. На фронт ушёл с первого курса Саратовского университета. Стал инвалидом. В 1949 году незаконно репрессирован, в Тамбов вернулся в 1955, реабилитирован в конце 50-х. Скупые строки из автобиографии.

Удивительное поколение. Рождённые в послеоктябрьские годы, пережившие ужасы и трагедии, потерявшие вместе с отцами и матерями ещё и веру в справедливость, постаревшие до срока, они сохранили здоровыми души, не дали разрушить главный бастион крепости национального духа – любовь к России. Знали, что от состояния сердца и ума зависит состояние Родины. Её не осуждали за свои потрясения, не покидали, как тонущий корабль, наоборот, ещё сильнее любили, боролись. Поэт Милосердов говорил от имени своего поколения, от имени всех, попавших под кровавое колесо истории XX века и хорошо понимавших, что направление движения колеса зависит только от них, от каждого из нас.

Он запишет как итог пути:
Всё ж на грани смерти и запрета,
проверяя душу на разрыв,
полный восхищения и света
я пронёс о Родине мотив.

Но до этого были тоже стихи. И тоже о Родине. На одном из перевалочных пунктов этапа Милосердов нацарапал булавкой на клочке какой-то грязной газеты и спрятал в бахилы, «тупомордые, как бульдоги»:

Переживём и дождь и град,
и чёрной бури завихренья:
в земле останутся коренья –
зазеленеют степь и сад…
И боль уймётся, как позёмка, –
и светел горизонт, разомкнут…
И снова Родина жива.

Такие стихи звучали как клятва, клятва верных сыновей, каждой своей строкой сооружавших мемориал истерзанной и великой героической России, как осознание возвращенной, чуть было не прервавшейся жизни.

Земля и корень. Это, пожалуй, одна из объёмных метафор поэзии Милосердова. Земля с постоянно звучащей симфонией жизни, земля, прислушивающаяся к скрипу колёс и жужжанью шмеля, к гудению трактора и к мужскому пению старинных песен. Земля в разноцветии красок и запахов. «Закат повис над камышом. Горят в заиндевелом блеске химическим карандашом очерченные перелески». Природа и человек. Какая-то щемящая русская грусть. Какое-то постоянное присутствие ощущения невосполнимости. Но это печаль не разрушающая, не испепеляющая душу, а возвышающая. Она очищает, идёт в корень, насыщает его живительной силой, накапливается в народе, передаётся от поколения к поколению, становится нравственным стропилом.

Л. Полякова
«Выбор». – Тамбов, 1996. – с. 30-36.