Биография
«Звёзды. Вечность. И миг моего бытия…»
Когда-то, рецензируя книгу поэта-земляка Вячеслава Богданова, Семён Семёнович Милосердов сказал, что в стихах друга «много света, трепета, тепла». Думаю, что с полным правом можно эти слова отнести и к творчеству самого автора давней рецензии. Не случайно одна из рукописей, оставшаяся в письменном столе С. Милосердова, называется «На земле светло».
Да, он умел светло и свежо выразить суть мира… В первый раз я поняла это четверть века назад не умом, а интуицией ранней юности, в школе, когда впервые встретилась с его стихами. Меня, выросшую у «пня» на одном из глухих лесных кордонов Тамбовщины, поразили в стихах поэта точность и тонкость родного пейзажа, тепло и новизна, с которыми им воспринимались ежедневные будничные события жизни. И явления природы обрели язык стихов: «Талый март, проклёванный капелью», «закат, как угли на загнетке…». На длинном пути в школу до соседнего села в душе как будто выпевалось: «Прислушайся: под ветром ствол сосны наполнен чистой музыкой весны…». А дни начинались с этих строк:
Каждый день
начинаю с открытья
на открытой давно земле.
Каждый день
начинаю с отплытья
на неведомом корабле.
И в который раз мысленно благодарила свою учительницу словесности В. И. Каширину за то, что именно мне поручила она подготовить для урока литературы доклад о Семёне Милосердове.
Стихи из тонюсеньких книжечек С. Милосердова «Зори степные», «Красное лето», изданных Тамбовским книжным издательством в 1960 и 1962 годах, завладели мной. Они тревожили простой и доверчивой степной тишиной, голенастыми дождями и какой-то особой добротой. И решилась – расскажу обо всём этом автору, напишу письмо.
Неожиданно быстро получила ответ…
Эта почти двухлетняя переписка до встречи стала началом нашей общей судьбы.
Думаю, первое, что нас соединило – это любовь к природе: меня с детства обступали деревья, а Семён Семёнович «запах тёплой земли с полынком с материнским впитал молоком» на хуторе Уваровском (его же называли посёлком Семёновским) Знаменского района, где и родился 16 февраля 1921 года. Этот хутор стал его земной и поэтической колыбелью, хоть и прожить на нём довелось совсем недолго…
В дневниковых записях С. Милосердова нахожу такие строки:
«Есть у меня земля и небо,
свои тамбовские поля.
На всех широтах, где б я не был,
мне машут детства тополя.
Тополя эти росли у нас на хуторе Уваровском и были далеко видны…
…Плохо я воспел российскую глубинку. А ведь это благодаря Тамбовщине я не обделён творческой радостью и правом принадлежать России. По происхождению я – мужик-хуторянин. Потому-то может быть, и прожил свою жизнь на своем лирическом «отрубе»…
Грех было бы обижаться Тамбовщине на недостаток внимания к ней со стороны поэта! Вся она – «от солнца до ромашки» – вошла в его стихи: со светящимися кромками березняков, с районными буднями, в вечных заботах от посевной до уборочной. Союз его музы «с родною сельщиной» держался не только на впечатлениях детства, но и круговертью журналистской работы «в районке» (шестнадцать лет отдано газете «Коммунистический труд», где Семён Семёнович работал корреспондентом, а затем ответственным секретарём). И обычно равнодушный ко всем регалиям, он носил значок Союза журналистов СССР с удовольствием.
Главным образом своей поэзии Семён Милосердов считал образ хлебного поля, а своей неизменной любовью – родной «чернозёмный пласт России».
В одном из интервью поэт так сказал о своей нерасторжимости с отчим краем: «У каждого поэта, если даже у его музы державная прописка, есть своя, «малая родина». У Исаковского – Смоленщина, у Прокофьева – Ладога, у Есенина – рязанское «малиновое поле и синь, упавшая в реку». Имя моей «малой родины» – Тамбовщина, имя речки – Цна. Милая сердцу природа дарует светлую радость бытия, в ней открыта подлинная красота всего сущего. Она, эта природа, также один из главных образов моей поэзии, её питательные соки…»
Надо ли говорить, что С. Милосердов прежде всего принадлежал к поэтам так называемого «почвенного» направления, и для него эстетика хлеба, крестьянского труда воплощали в себе величайшую нравственность, являлись защитой от духовной деградации человека. «Русый колос ржаной», «хлебный ветер» да хлебороб – человек «особой пробы, на чьих плечах и держится земля», – вот основа мира, не позволяющая ему разрушаться, источник вечно скрепляющих чувств, благополучия государства.
Это теперь мы почти осознали свой долг перед крестьянством и его судьбоносность для Отечества, а в недалеком прошлом воспевание деревни было делом, если и гражданственным, то сортом ниже, чем подвиги революционеров и великие стройки коммунизма. И тем, кто морщился от деревенских репортажей, адресовано нарочито прямолинейное неопубликованное, стихотворение «Старомоден?»
Не чту ни идолов, ни моду.
В глаза эпохе поглядев,
строкой, понятною народу,
пишу про жатву и посев.
А мне кричат: «Твой стих негоден:
В нём нет ни тайн, ни грёз, ни снов…»
Я в этом смысле старомоден,
Пишу про землю и коров.
Пишу про сельскую работу,
про хлеб, без коего – труба….
Теряет идол позолоту,
но «дышит почва и судьба».
Конечно, время, жизненный опыт не всегда позволяли отринуть самоцензуру и высказаться опредёленнее по отношению к русской деревне, её трагедии раскрестьянивания, которая прошла через собственную судьбу. В глубине души жила вина…
Вспоминается такой эпизод. Семён Семёнович вернулся с очередной встречи «с тружениками полей и ферм». Делился впечатлениями о ней, а я спросила, читал, ли он стихи, начинавшиеся словами: «И сват Иван, и дядя Проня зовут к себе…». Мне нравилось это стихотворение; в нём живёт какой-то здоровый народный наив и оптимизм. Семён Семёнович вздохнул и сказал: «Нет, не читал. Стыдно было читать стихи о сельской работе. Ведь работать приходится им, крестьянам. Да, как и в каких условиях работать! А в сёлах хлеба по нескольку дней подряд не бывает! Читал юмор».
Последний прижизненный сборник С. Милосердова «Свежий день» открывается стихотворением «До звёзд»:
Звёзды. Вечность. И миг
моего бытия.
Лебедей переклик,
перелески, поля…
Светлой песней земной,
и негромок, и прост,
русый колос ржаной
подымаю до звёзд.
Это восьмистишие по-настоящему открылось мне, когда я встретилась с картиной нидерландского художника XVI в. Питера Брейгеля Старшего «Падение Икара». Художник-мудрец даёт непривычную для нас трактовку легенды об Икаре, изображая не его полёт, а лишь его конец. У самого берега видны торчащие ноги, рядом на воде – остатки птичьих перьев. И на первом плане картины – величественная фигура пахаря. Он безучастен к Икару. Труд его вечен, ведь он неразрывно связан с жизнью природы, а потому значительнее самого дерзкого подвига в небе.
Воистину все супертехнические достижения зиждятся на труде хлебопашца! Поделилась своими впечатлениями от стихов и картины с мужем. И, слава Богу, что не промолчала тогда. Помню его радость, будто столичный критик похвалил…
Многотрудным был путь поэта от детства «с ягодой в горсти» до первой книги стихов.
…Пустели хутора. Отец поэта, Семён Фёдорович Милосердов, вместе со своей семьёй был насильственно переселён на вологодскую землю: владел просорушкой. Из немногих зрительных образов Семёна Фёдоровича память сына удержала этот: приходил отец, перемазанный мазутом и машинным маслом, своими руками чинил эту роковую просорушку…
Зимой в дощатых бараках начались болезни и голод. Если бы не дядя, В. П. Макеев, вряд ли выжили бы дети. Он вывез их на Тамбовщину. Родная земля силу дала. Родовые крестьянские корни не позволили состояться физическому и духовному сиротству.
Семён Семёнович вспоминал, что еще в пятом классе знал: жизнь будет связана с литературой. Первые стихи были опубликованы в областной молодёжной газете в 1938 году.
После окончания школы поступил на историко-филологический факультет Саратовского университета имени Н. Г. Чернышевского.
С первого курса добровольцем ушёл на фронт. В городе Севске Брянской области получил первое тяжёлое ранение. Передо мной справка, выданная 10/07 – 1948 г., о том, «что действительно 1 октября 1941 г. в Севскую районную больницу был доставлен Милосердов Семён Семёнович, 1921 г. р. с поля боя с тяжёлым огнестрельным ранением в левый голеностопный сустав и острой потерей крови. Ранение было получено в районе Севска при окружении его немцами. Лечение продолжалось с 1 октября 1941 г. по 12 декабря 1942 г. 12 декабря с ещё неокрепшей раной и деформированной стопой Милосердов С. С. выбыл из Севска».
Выбыл из Севска… Семён Семёнович помнил всю жизнь инженера-туляка Строгова, с которым вместе бежал в один из партизанских отрядов Брянщины после того, как стало известно, что всех раненых из больницы должны перевести в лагерь для военнопленных. Где-то там, в лесах Брянщины, осталась захороненной в заветном месте тетрадь со стихами той поры.
И снова – участие в боях, сырые траншеи под Гомелем… Ещё одно тяжёлое ранение, инвалидность.
После окончания войны поступил в Литературный институт имени М. Горького. Но и его окончить не довелось, в 1949 году Семён Семёнович был необоснованно репрессирован. Кому-то показались подозрительными события в Севске…
Говорят, среди заключённых этот срок назывался «на всю катушку»: 25 лет заключения и 10 – поселений.
Вернулся в родные края в начале 1956 года, реабилитирован в 1959-м.
Страничка из дневника Семёна Семёновича: «Для меня мир никогда не был “круглым и твёрдым, как глобус”: он весь остроугольный, в безднах и кручах… Я был свидетелем и участником многих событий, происшедших в стране с 1921 года. Душа – в рубцах и ранах. Мой путь – крёстный путь на Голгофу моего народа. Крест и плаха – родовые знаки крестьян – деда, отца, матери, дяди… На их и мою долю выпали тяжкие испытания и беды – раскулачивание, ссылка, тюрьмы, лагеря, вечная нищета и полуголодная жизнь. Отец погиб в лагере на Печоре, мать умерла в одночасье, сидя на табуретке: не выдержало изболевшееся сердце (разлука с детьми, жизнь нищенки в вологодских бараках, голод и холод)…»
Лагерная тоска и безысходность всю оставшуюся жизнь являлись частыми непрошенными снами. «Сколько ж будут сны такие длиться? До моей последней, знать, черты» («Сны»).
Да, так и было. В снах заново оживали предрассветная чавкающая грязь и лай собак на разводе, подготовленный к поджогу «блатными» барак с «мужиками», черпак баланды, пахнущей гнилью, жёсткий ветер поверх бараков и колючей проволоки…
Являлись лица: почти блаженный верующий Ширяев, перед чьим бескорыстием терялись даже самые закоренелые преступники, «друг бесценный» Владимир Владимирович Петровский (посылки его мамы, доброта и артистизм помогли выжить), блестящий эрудит В. Л. Глебов, знаток литературы всех времён и народов Л. Е. Пинский, литовский поэт Казис Янкаускас…
Годы заключения… Мучительно говорить, мучительно молчать.
Первое обращение к теме невинно осуждённых было сделано в стихах ещё «там», на нарах, в 1954 году, в поэме «Последний поезд». Глухо, с отдельными намёками прозвучала она в цикле стихов «Таёжной тропой» в сборнике «Волшебница», где лирический герой мог быть воспринят читателями скорее как мужественный человек джеклондонских устремлений, чем жертва тоталитарного режима. Дальше – неопубликованная поэма «Проигрыш» и, наконец – цикл «Запретка». Сюда вошли стихи, написанные в разные годы, но оформленные в единое целое в последний год жизни, в 1988-м.
Размышляя о собственной жизни, Семён Семёнович подчас удивлялся тому, как удалось сохранить душу вопреки противоестественному лагерному опыту: «Иногда сам себе дивлюсь, как это лагеря, ворьё, деклассированные элементы, с которыми приходилось жить в одном бараке, спать рядом на нарах, эта жизнь, полная жёстокости и недоедания, не вытравила, не выжила из моей души тепло и лиризм, не поселила в ней отчуждение и вражду к людям…
Любовь и добро, цветы и девушки – и поныне предмет моих лирических воздыханий и излияний. Берёзы для меня живые существа, разговариваю с ними, как с людьми…»
На письменном столе Семёна Семёновича остались дорогие ему мелочи: статуэтка Дон Кихота, костяной резьбы лесовичок, высохший гриб, явивший отвагу (почти под снегом вырос!), несколько открыток с любимой птицей детства – грачом. Любил повторять: «Если бы не стихи, стал бы орнитологом».
На прогулках основательно пересчитывал сорочьи и вороньи гнёзда, всерьёз досадовал, когда птицы выбирали доступные для дурного человека места. Вспоминал, как в детстве, взобравшись на дерево, сам вил гнёзда для грачей.
Длинные прогулки по любимым местам – в парке Дружбы, пригороде… Они были полны размышлений о вещах планетарных: о Боге, земле, ежедневных чудесах жизни, её красоте, непостижимости, недосягаемости творческого идеала… И строками стихов любимых поэтов, и воспоминаниями о любимых картинах, например, импрессионистов. (Думается, что импрессионизм пейзажной лирики С. Милосердова мог бы стать темой отдельного разговора).
Возвращался из своей «кругосветки» и радостный – насмотрелся на снежные козырьки на крышах дач, полузанесённую снегом полынь, – и растерянный.
Опять гнетёт меня до слёз
беспомощность, опять – досада;
как передать мне шорох сада,
как выразить мне скрип колёс
и журавлиную печаль,
и одиночество той стёжки,
и те подсолнухов лепёшки,
морозцем тронутую даль?
И все-таки удавалось! Наедине с рощами непременно вспоминаются эти строки:
…И мы разгадываем тайну
не год, а целые века:
в чём обаянье увяданья
заглохшего березняка,
того багряного сиянья,
той тихой рощицы сквозной,
непостижимого слиянья
сердцебиенья с тишиной?
Листаю дневник. «Лучше всего пишется о природе. Моя цель – пробудить в людях стихами доброту и милосердие. И фамилия, знать, не зря… Слиянности человека с природой учусь у Есенина и «Слова». Мой стих не сделает карьеру. Он тих и скромен. Мысль в пейзаже».
Да, поэтическая установка Семёна Милосердова – ясность стиха и сложная простота. И в этом он, человек обычно мягкий, был последовательным и твёрдым.
Сказать негромко, но внятно и по-своему… Не к этому ли призывал один из самых дорогих сердцу поэта писателей – А. П. Чехов! В рабочей тетради Семёна Семёновича выписаны слова любимого писателя, переданные И. А. Буниным: «Никогда не следует слушать ничьих советов. Ошибся, соврал – пусть и ошибка будет принадлежать только тебе. В работе надо быть смелым. Есть большие собаки и есть маленькие собаки, но маленькие не должны смущаться существованием больших: все обязаны лаять – и лаять тем голосом, каким Господь Бог дал».
Ставить свой творческий голос терпеливо, с большим тактом Семён Семёнович учил молодых: на протяжении нескольких последних лет жизни руководил областным литературным объединением «Радуга»
«Мой голос гулом века скомкан…» – сказал о себе С. Милосердов. Да, многое не досказано, не совершено. Большая поэтическая карьера, о которой мечтает каждый пишущий, не состоялась. Но состоялись стихи, ориентирующие на жизнь, душевный лад и гармонию (Теперь, в наше полное противоречий и хаоса время особенно отчётливо понимаешь, как это много!). Состоялось тихое человеческое и творческое мужество – после пережитого светло взглянуть на мир, открыть свою поэтическую страну Березань, удивиться берестяному Притамбовью, его людям, родному языку и передать это своему читателю.
Любовь Горина, вдова писателя
1993 г.